Мой отец Эдуард Генш

Когда его не стало, мне было 22 года, а ему 53. Меньше, чем мне сейчас. В те годы диагноз «рак», звучал, как приговор. Все началось среди счастья и благополучия. Мы с бабушкой и братом Сашей отдыхали на Оке в пансионате «Шахтер». Родители приезжали к нам на выходные. Напротив нашей дачи строили кинотеатр. У строителей освободилась большая катушка от кабеля, брат с другими мальчишками на ней катались и загнали ее в речку Вошану. Отцу с кем-то еще пришлось ее вытаскивать. В ночь ему стало плохо, открылись боли в желудке, приходил врач. Вскоре мы узнали, что он болен. Его оперировали хирурги Постолов и Лопата из московской клиники им. Бурденко. Постолов сказал отцу: «Если бы ты приехал на 2 месяца раньше, я бы гарантировал тебе жизнь, а так даю 5 лет. Он прожил на полгода больше…

Первые мои воспоминания связаны с поселком Горняцким. Папа сделал во дворе для детей качели. Мне было около 5 лет. Качели взлетали так высоко, что мне было страшно. Потом мы переехали в Узловую. В садик меня водил папа, а на обратном пути мы заходили в 26-ой магазин, где я пила виноградный сок. Мы с папой ходили на субботник, когда сажали деревья для скверика, где сейчас установлен памятник Завенягину. Мне доверяли держать саженец. Многое в детстве связано именно с ним: ловили рыбу на Свиридовском пруду или запускали там управляемый катер. Это с ним мы мастерили, а потом запускали бумажного змея и посылали ему письмо.

У нас была хорошая семья, по выходным либо мы ездили в гости, либо к нам приезжали. У папы был абсолютный слух и он хорошо играл на баяне и домре. Отношения с родителями были сдержанными. С нами не сюсюкали, родители соблюдали дистанцию. Мы должны были хорошо учиться в двух школах, помогать бабушке. Достаточно было папиного взгляда, чтобы почувствовать вину за содеянное. Когда он говорил: «Черт возьми совсем!», это означало, что он очень сердится. Помогая ему, узнала разницу между пассатижами и плоскогубцами. Мы печатали с ним фотографии, мне доверялась промывка после проявителя и закрепителя.

Вечером после работы, поужинав, он ложился на диван с книгой или «роман-газетой». Однажды я что-то подбирала на фортепьяно. Он, видно, был уже не в силах слышать мой примитивный аккомпанемент, взялся мне помогать. Я вдруг услышала, как красиво зазвучала мелодия. Это был мой первый урок гармонии.

Был еще такой случай. Что-то у меня не получалось с задачками по алгебре. Мне не хотелось напрягаться и я решила по-быстрому спросить у отца. Он взял задачник, все порешал, а меня не зовет. Я снова к нему. Он сказал: «А вот у меня получилось.» И я поплелась, обидевшись в детскую, и там, обижаясь, все решила сама. Маленькие детские уроки, но на всю жизнь.

Кинокамеру «Кварц» он купил в 1968 году. Помню первый просмотр своего фильма. Всего-то 5-10мин., смотрели несколько раз, словно это фильм «Прибытие поезда». Все, что он делал, он делал хорошо. Стал сам проявлять кинопленки и даже нашел ошибку в инструкции, касающуюся времени засветки.

Про свои немецкие корни я тогда не задумывалась, мне это просто не приходило в голову. Папа никогда не говорил дома по-немецки. Когда наступило время получать паспорт, мы получили его на мамину фамилию. Позже, когда я думала о поступлении в МГИМО, родители позвали меня и объяснили, что я не пройду мандатную комиссию. Наверное им было не очень просто, но я совсем не огорчилась, т.к. не знала, куда хочу пойти учиться. Папа никогда не рассказывал про репрессии, не ругал Сталина, он просто работал, изобретал, жил. Единственная фраза: «Чтобы жить в России, надо быть русским». Смысл ее дошел до меня позднее.

Некоторое время до поступления в институт мы работали с отцом на Узловском машиностроительном заводе. У меня на спине прорезались крылья, когда говорили: «Это дочь Генша».

Сентябрь 1974 года. Его последний день рождения. Наш курс был на картошке. Я вдруг поняла, что во что бы то ни стало должна поехать домой и поздравить его. Меня отпустили до обеда следующего дня. Добралась я домой с пересадками под вечер. На перекрестке всегда женщины торговали цветами, я на оставшиеся деньги купила бархатистые бордовые гладиолусы. Дома меня не ждали… И конечно же преподаватель не ждал, что я приеду к обеду, и посмотрел на меня как на инопланетянку.

Умер он в мае. Бурно цвели сады, а человек уходил в вечность. В ночь смерти был последний всплеск. его еле могли удержать на кровати. Он кричал: «Хочу жить, пусть боль, пусть, что угодно, только жить». В трудные минуты жизни воспоминания об отце помогали мне выстоять.